07.06.2019
10:58

Запределье

06.06.2019
10:25

Господи-Боже! Что сомной?

05.06.2019
16:35

Подход с другой стороны.

30.05.2019
12:26

Смогу ли я?..

28.05.2019
21:06

Россия после 90-х - феникс

28.05.2019
10:47

Но какова выдержка!

27.05.2019
14:23

Виртуальные перемещения

26.05.2019
17:00

Горькая судьбина

23.05.2019
08:59

Неужели таки всё - наоборот?

20.05.2019
09:59

Поиск - не достижение

17.05.2019
17:58

Хоть треснись головой об стену...

Я уже привык… А то неуютно мне было, когда я чувствовал, что всё-таки надо прятать, что я не такой как все. Я сперва не прятал. По большой бедности я долго очень затрапезно был одет. В щароварах ходил даже в институт. – Власть – бедных. Не умея пить, пил и быстро усыпал на вечеринках. – Обо мне говорили. Долго не умел танцевать. – Для романтика победа – в поражении. А теперь не так. Никто, по-моему, по моему виду не скажет, что я пишу чуть не каждый день по искусствоведческой статье.

Беда в том, что тут опять я сильно отличаюсь ото всех, наверно. Например, кто из искусство- и литературоведов считает, что, если художественное произведение о чём-то, то оно не о том. Или что художественность – это общение подсознаний автора и восприемников. И ещё такой нюанс: никто не считает, что у ницшеанцев в подсознании идеал – принципиально физически недостижимое метафизическое иномирие, антипод христианскому тому свету.

Я как иностранец, язык которого никто не знает. Не могу ж я в каждой статье давать вводную в свою специфику? А без неё меня иные за сумасшедшего считают. Я ж обязательно что-то объяснительное пропускаю, стараясь свою специфику объяснить кратко и между делом, в ходе разбора произведения.

 

Сегодня сижу на скамейке под навесом, а напротив дерево с вороной. Нервно каркающей. Невдалеке проходит женщина с собакой. С непокрытой головой. Ворона спикировала и попробовала вырвать у женщины клок волос. Та закричала. И возмущённо обратилась ко мне. На иврите. Я показал, что я его не знаю. А всё рассказанное я не видел, но мог представить, потому что эта ворона и на меня нападала не раз. Поскольку ворона от неудачи продолжала каркать, я понял, о чём мне сказала женщина, и по-русски и с жестами сказал ей, что эта ворона и меня пыталась клевать. И… Женщина, не зная русского (если б она знала, она б его применила, потому что каким-то чудом здесь русскоговорящие узнают друг в друге это качество по лицам), меня поняла. Я это почувствовал. А на ворону она сказала: “Мишуга”. Я же, зная какие-то слова на идише, понял: “Сумасшедшая”. И я зашёлся смехом. От ситуации и оттого, что мы договорились.

 

Читаю в романе “Время женщин” (2009) Чижовой следующее (обратите внимание на подчёркнутое):

"Я старалась изучить древние традиции, но они казались мне мертвыми, пока я не увидела одну египетскую картинку. Женщина на берегу ручья. Эта картинка меня поразила, ведь обычно египетские художники изображали батальные сцены, всесильных фараонов. Их специально рисовали огромными, а остальных маленькими, чтобы у зрителя складывалось впечатление, будто они распоряжаются своими подданными: их жизнью и смертью.

А тут – просто женщина на коленях: ползет по берегу ручья. Сначала я подумала, что она тоже жена фараона: сверху была надпись иероглифами – я не могла прочитать. А потом нашла перевод. Душа усопшей пьет воду в потустороннем мире. Я все время о ней думала, когда готовила к выставке свою первую работу. Нарочно сделала ее черно-белой. Грише моя работа понравилась, он даже придумал мне прозвище: Ручеек. Я еще решила, что из-за фамилии, но он сказал, что фамилия – не главное. Ему просто понравилась женщина, написанная в египетской традиции: по их канону фигура и лицо изображались в боковом ракурсе, а глаза смотрели вперед...

 

Как будто жили сами по себе, независимо от тела. Гриша говорил, что я нашла точный образ”.

Читаю и подозреваю, что эта Елена Чижова как раз ницшеанка. Она ж дала образ упомянутого иномирия, которого в её сознании, конечно же, нету. Что иномирия, говорит мне теперь и то тяжёлое впечатление, которое я получил от первой главы, от её рваной композиции – Внепространство какое-то (там непрерывные скачки точки зрения: то мамы, то дочки, не умеющей говорить, то по очереди трёх одиноких старушек, соседок по коммуналке, взявшихся смотреть за девочкой, которую ж нельзя – по болезни – отдать в ясли, в садик), - говорит и тема ужасающей повсеместной нищеты послевоенных времён, и не только, - говорит и общее впечатление, что страной, СССР, правят враги её населения. – Это ж знакомое доведение ницшеанцем читателя до предвзрыва. Потому пред-, чтоб читателя натолкнуть на переживание, что взрыв его перенесёт вообще в иномирие с другими физическими, не только моральными, законами.

Оно и понятно: полный же крах потерпел и социализм, так называемый, и сменивший его в России капитализм, тоже, наверно, так называемый, и – как кажется авторессе в 2009-м – ничего хорошего нельзя ждать от какого-то начавшегося возвращения в СССР (политика социального государства). А на благополучном Западе – огромный экономический кризис, падение уровня жизни среднего класса и постепенный отказ от политики “социальное государство”.

 

И эти перескальзывания повествования со сказки, то в сон, то в посмертное царство длятся в других главах. И не поймёшь иной раз, где про мать, где про дочь – ну точно Внепространство. Одно спасение: про дочку, когда маленькая, – курсивом, про мать – прямым шрифтом. И всё – в миноре.

Скажем, телевизор купили. Хорошо? – Нет. Там прошлое показывают. Одна из бабушек, Ариадна:

"…не могу. Как подумаю, что мои там идут. Живые...”.

А денег на телевизор дал Николай, нравится ему мама. – Так на: стал во снах ей являться её любимый, от кого дочка родилась.

Или тот же Николай свою очередь на этот телевизор маме отдал. А местком? Не известили, обошли! Вуй, как нехорошо!

Или вот: показывают по телевизору бульдозерные гонения на оппозиционных художников в СССР.

А вот – демонстрация уволенных рабочих в Америке.

И вообще… девочка понимает, что в телевизоре – мёртвые.

Ну всё – плохо.

Я пишу и одновременно читаю. Так во мне уже всё клокочет от этого непрестанного внушения негатива на всё советское. Я ж читатель внушаемый. И что из того, что сам я ничего плохого не могу сказать про то время (1961, судя по тому, что обещан коммунизм через 20 лет), которое описывается (я стихийным диссидентом, да и то – левым, стал позже). Так что я-читатель, пока читаю, вполне в отчаянии от так представленного СССР.

Вон, и расстрелы специалистов, мол, в Ленинграде:

""…Что ни год, аккурат новый постоялец – трое уж вас сменилось”. – “И куда ж они, – спрашивает, – деваются?” А старуха-то глядит, головой покачивает: не то кивает, не то так – от старости: “Ну, дак, вселись – сам и узнаешь...”

Поглядел комнату – ох, хорошая. Попрощался – на двор выходит. А мальцы в мячик гоняют. Вот он одного подозвал: “Не знаешь, – мол, – куда инженер делся, который в такойто квартире?” А мальчонка даром что малец. “Почему, – смеется, – не знаю... Все знают. Расстреляли его””.

Я не думаю, чтоб об этих расстрелах специалистов в Ленинграде в 1959-1961 гг., будь они на самом деле, в интернете не было б известно. Но там не известно. Значит, это авторская выдумка? Или мало ли что сказал персонаж-мальчонка? Но почему комнату предоставляют с мебелью?

Тут я поступил, признаю, не как читатель внушаемый. А наоборот. Но как критик я признаю полную правоту Чижовой искажать истину под велением подсознательного идеала. А он у неё – ницшеанский (в иномирие от Этого нехорошего мира).

Есть, правда, подозрение, что Чижова в 2009 году просто против политики Путина на защиту национальной российской самобытности и за отказ от неё во имя европейских ценностей, одна из которых – преимущество прав меньшинств перед правами большинства. И потому-де в героини взята девочка, Сюзанна (Софья), не умеющая говорить, что вынуждает отказаться от яслей, садиков и даже от общения в детьми во дворе. А какой-то возврат к СССР для Чижовой – это ужас коллективизма. И заменой ему она предлагает образ корпоративизма – три старушки и мама с дочкой живут в коммуналке одной семьёй.

За такой вариант интерпретации косвенно говорит то, чем роман награждён: “Русский Буккер 2009”. "С 2005 года [по 2010] финансирование премии осуществлялось в рамках благотворительной программы компании “British Petroleum”” (Википедия). Жюри в 2009 году: Сергей Гандлевский (председатель, прозаик и эссеист), Павел Басинский (прозаик и критик), Алексей Варламов (прозаик и историк литературы), Майя Кучерская (прозаик и критик), Владимир Рецептер (литератор и актёр). Мне знакомы только Варламов – я 4 произведения его разбирал (только два признал художественными) и Басинский (раз сослался на него – не в связи с художественностью – и читал его книгу литературных портретов). – Можно подозревать (да простится мне эта хлестаковская безответственность), что всем им чуждо понятие художественности как проявления подсознательного идеала автора.

Тогда вещь является произведением прикладного искусства. То есть второсортная (имеющая лишь эстетическую ценность) – по моей, эстетического экстремиста мерке. И в неприкладное (первосортное, с художественным смыслом) я его смогу вернуть, только при большом количестве образов типа: глаза "будто жили сами по себе, независимо от тела”. Такое не похоже на выдержанную маскировку замысла. Уж больно неожиданно.

Посему я умолкаю до прочтения романа до конца.

 

Ну что? Прочитал. Больше искомого нету. Но ощущение жажды иномирия есть. Какое-то головокружение от так и продолжившихся и не прекратившихся перескоков точек зрения и времён. Или я просто не замечаю искомого, потому что то было выразительным описанием видимого изображения… выражался дух видимого (глаз, независмых от тела). А искать надо словесный текст, выражающий то же самое.

Вот в конце: успешная (потому что кончился советский тоталитаризм) художница Сюзанна сохранила и перевезла в купленную большую квартиру всё, что осталось от бабушек, с которыми она жила. Это нехудожественное вводное. А смотрите, что получилось, когда Чижова захотела сделать нечто иномирное, отличное от слабенького образа вечности в виде Сюзанниной памяти, опирающейся на вещи из её прошлого:

"Теперь я всегда с ними, даже если они меня не видят, как будто между нами глухая стена. Но я все равно хожу. Сяду, посижу и снова встаю к мольберту, чтобы, превращаясь в другую, памятливую девочку, слушать их голоса”.

С ума сойти!

Поверим, что Сюзанна помнила только то, что было после того, как она заговорила. То есть в 6 лет, при похоронах матери. Но после этого она продолжала жить со старушками много лет, уж и в художественное училище поступила, когда они все три в один год умерли. Так что было, что помнить о них. Помнить обычно, постепенно забывая. – Так нет. Надо необычно помнить. Не забывая. А это ж уже вечность посильнее. А так как перед нами намёк на то, что она как-то особенно запечатлевает на холстах свою память о них – то перед нами образ Вечности с большой буквы. С какой-то мистикой: "даже если они меня не видят… Но…” “глухая стена. Но я все равно хожу”.

А конец какой? – Переписан вариант “Голубиной книги”.

Это ж оппозиционная христианству вещь. "…в книге присутствуют не только христианские, но и языческие мотивы” (Википедия).

"Солнце красное – от лица Христа, Бога вашего, Царя Небесного. Ветры буйные – от Святого Духа. Кости крепкие – от каменных гор. Кровь-руда у вас от сырой земли”.

Не библейское объяснение.

Князь Владимир спрашивает царя Давида, Псалмопевца, разъяснить русскую грусть великую – грусть великую, неизбывную. И тот отвечает:

"То не звери на бой собралися, то не лютые друг к дружке сбегалися. Это ж Кривда с Правдой сходилися да промеж собой дрались-билися. Кривда Правду одолеть старается. Только Правда-то у вас лютее лютого. Победила Кривду, переспорила. И отправилась прямиком в небеса, к самому Христу, Царю небесному. И воссела одесную Отца – подле Духа Святого, рядом с Матерью. А Кривда по земле пошла – по всему народу христианскому. От Кривды земля колеблется, а народ-то молчит, терзается. Вот и стал народ от Кривды неправильный – неправильный да злопамятный. А Правда лютая в небесах сидит. На грешну землю не спустится...”.

Не по Апокалипсису. Как воинствующий против христианства Ницше.

Но зато возникает подозрение, что Чижова знала, что выражать – ницшеанский идеал.

Правда, сам Ницше не знал, что иномирие его подсознательный идеал. Его сознание сверхчеловека на пьедестал ставило.

В одном месте я читал, что Чехов, тоже ницшеанец, практиковал образ Времени (с большой буквы, оно ж в отрыве от всего – метафизично) в виде пульсации ритма своей прозы. Колоны расширяются, потом сужаются. Или наоборот. (Колоны – группы из нескольких слов, интонационно и синтаксически единые, разделяемые легкими паузами: “Чуден Днепр при тихой погоде, | когда вольно и плавно”. Измеряется колон числом слогов.)

Вот процитированное покажет ли пульсацию?

Теперь я всегда с ними, | даже если они меня не видят, | как будто между нами глухая стена. || Но я все равно хожу. || Сяду, | посижу | и снова встаю к мольберту, | чтобы, | превращаясь в другую, | памятливую девочку, | слушать их голоса.

7, 11, 12 (расширение), 7, 2 (сужение), 3, 8 (расширение), 1 (сужение),7, 8 (расширение), 6 (сужение).

Показывает.

Малый колон - ≤ 5 слогов. Средний – от 6 до 10. Большой – 11 и более.

Посмотрим под таким углом зрения, обозначая колоны соответственно буквам м, с, б:

с б б – с м – м с – м – с с – с

Пульсирует.

У Гоголя не так (Чуден Днепр при тихой погоде, | когда вольно и плавно | мчит сквозь леса и горы | полные воды свои).

с – с – с – с

И, пишут, что рождается произведение – подсознательно – с выбора ритма.

Так, получается, хоть теперь, признав пульсацию ритма образом хода метафизического Времени, я обязан всё же признать роман Чижовой художественным.

8 мая 2019 г.

16.05.2019
09:25

Плохи дела с художественной критикой и - пройдохи жируют

13.05.2019
17:17

Не все дома у этого Домье

12.05.2019
13:35

Твёрдый орешек

03.05.2019
10:52

Гвозди в характере

30.04.2019
13:02

Гомер и Украина

29.04.2019
12:30

Риск

27.04.2019
23:02

Общее впечатление

21.04.2019
13:08

Апология

17.04.2019
13:38

Сердце кровью обливается