Рассказы
1 декабря 2024 года

По пятницам он говорил себе: «Хватит. Я брошу эту проклятую работу. Я брошу жену. Я брошу всё». Он выходил из старинного здания театра с диковинными маскаронами и, не оглядываясь, шёл неторопливо по проспекту в ту сторону, куда обычно в этот день его вели ноги. Он знал этот маршрут как самый лучший. Ещё бы. Возле витрины картинной галереи он обычно замедлял шаг, чтобы взглянуть на ту, третью справа. Это была его любимая картина. Портрет. Красивая, бледная женщина, у неё были чёрные волосы, тёмные глаза, и длинное, до пола, красное бархатное платье. Она сидела на стуле, посреди белой комнаты, возле её ног валялся букет белых роз. Босой ногой она наступила на него, и, кажется, была этим довольна. Она в упор смотрела на Непалова, и ему каждый раз казалось, требовала от него поднять для неё эти цветы. Он засматривался, замедлял шаг, и снова шёл дальше, туда, где ступеньки вели вниз, в тусклое помещение, с запахами вина и весёлыми голосами.

Серый, как всегда, говорил о политике, пока на правах владельца заведения по-хозяйски наливал ему холодное пиво, раскладывал на столе всякую ерунду.

– Нет, ты подумай, они опять… – Серый не мог успокоиться.

– Ты всегда недоволен, – говорил Непалов.

Серый увлекался просмотром политических сайтов, знал фамилии модных экспертов, смотрел их стримы в интернете, и гордился своей осведомлённостью. Непалову было всё равно.

– Я знаю, тебе плевать, но скоро ты сам поймёшь, что почём, увидишь, кто прав, – предупреждал Серый.

– Сегодня все умные, – говорил Непалов. – Гаджеты заменили людям мозги. Все всё знают.

В баре уже было многолюдно. Обычное дело по пятницам. Популярное место на проспекте. Тут бывали художники, журналисты. Заходили врачи из клиники. Врачи держались особняком, будто все остальные для них были прокажёнными. Их можно понять, пандемия испортила отношения между людьми, да, их можно понять, говорил Непалов, и Серый с ним соглашался. И рассказывал какую-нибудь сногсшибательную новость.

– Представляешь, тут на днях, – Серый замолчал, выпил до дна, обтёр губы ладонью и продолжил. – В больнице по документам перепутали живого с мёртвым, ну, и выдали родственникам. Те говорят, наш умирать как бы и не собирался, да и не похож этот на нашего. Ну, им: после смерти всякое случается, изменился, дескать. А после похорон звонит, понимаешь ли, «усопший» домой, здрасте вам, когда приедете-то ко мне?

Серый взглянул на Непалова. Тот пил пиво и не отвечал.

– Чего молчишь?

– Неправдоподобно. Не верю.

– Я тоже, – кивнул Серый. – Но в городе обсуждают.

Уж кому на эту тему говорить, так это мне, подумал Непалов.

Домой он, как всегда, пришёл поздно. Сиделка, увидев его, заулыбалась. Она была ещё молодой, и, как видно, впечатлительной. Неплохая внешность, фигура. Вполне приличная особа для возможного романа. Они оба одинаково думали об одном и том же, когда их глаза встречались. Но у него дальше мыслей не шло. Он спешил отвернуться и забыть. Она разочарованно смотрела красиво подведёнными глазами в его спину и шла в прихожую. Ему становилось стыдно перед ней, за то, что разочаровал своим, как он понимал, с её точки зрения, неправильным поведением. Молодость, эх, молодость, верит, влюбляется, надеется – и всё тогда, когда этого нельзя делать. Ну, ладно, он, в возрасте. Он давно поставил крест на желаниях. Но эта девочка, ведь она младше его лет на тридцать. Зачем он ей. Развлечься, а потом забыть. Как глупо, однако, всё в этой жизни.

Он входил в комнату к жене. Здесь стоял знакомый запах всего того неприятного, тяжёлого, что сопровождает лежачих. Жанна застыла в обычной позе, без движения, с привычным для него лицом покойницы. Когда он глядел на неё, то ничего, кроме ненависти, не чувствовал.

Он говорил ей обычное вечернее приветствие, она оживала и своим тихим голосом отвечала теми же дежурными словами, он уходил, чтобы наутро заново зайти, поздороваться и расстаться до вечера. Это длилось три года. И он по-прежнему ненавидел её с такой же яркостью, чёткостью, как это случилось в самый первый раз. В тот день, с которого началась история его ненависти.

Они поженились вскоре после выпускного вечера, в школе ходили в один класс и любили друг друга сильно, страстно и, конечно, навечно, так оба считали. Подолгу целовались в чужих подъездах, на переменах уходили в укромные места в школьный парк и в густой тени древних каштанов снова и снова целовались и возвращались в класс с пылающими щёками. В ту пору они верили в нерушимость взаимных чувств.

Родители их после свадьбы подружились, ходили в гости, и всё шло гладко. Он и не желал ничего иного. Вместе они поступили в театральное училище, вместе окончили, и затем стали работать в одном театре. Она родила ему двух сыновей-погодок. Он оказался заботливым отцом, и посвятил малышам всего себя. Он не был успешным в актёрской деятельности, больше был занят в эпизодических ролях, в массовках, а потом и вовсе перешёл на работу суфлёром. Он радовался её успехам, она стала звездой, и даже, поговаривали, кто-то наверху вроде бы рекомендовал забрать её в столицу. Так шли годы, обещания попасть на большую сцену где-то растворились, но не растворилась красота Жанны. Ходили слухи, она неверна мужу. Впрочем, тут и гадать не надо было. Она действительно изменяла Непалову.

Когда до него докатались, словно раскаты грома, эти самые слухи, он, разумеется, не поверил. Но насторожился. И хотел того, или не хотел, но взял жену на подозрение. Его поведение, как это случается в таких ситуациях, не было оригинальным: он стал внезапно появляться дома в те часы, когда его никто не ждал, приглядываться, кому на работе Жанна улыбается, на кого смотрит, и кто одаривает её ответными взглядами.

Он стал задумываться, а не проследить ли, куда она ходит, и действительно стал красться за ней по шумным городским улицам, среди белого дня или, напротив, тёмного вечера, туда, куда летели её лёгкие ступни, куда несли её стройные бёдра. Его взгляд бежал за ней с такой жадностью, с такой ненасытностью, будто впервые узнал её. Порою её заслоняли равнодушные прохожие, из тех, кто не знает толка ни в любви, ни в ревности, они не понимали, что в такие пылкие минуты нельзя быть на пути у человека, ведущего слежку за изменницей. Он в гневе расталкивал людей, тянул голову, чтобы быстрее вновь разглядеть ту, за которой крался. Порою она запрыгивала в уже отходящий автобус, а он хватал за рукав скучающего на стоянке таксиста, и они неслись по следам беглянки. Случалось, Непалову не везло, он терял след, и тогда он много курил, много думал, и возвращался домой тихо, будто его побили, проверял, как сыновья делают уроки, кормил их.

Обеды, ужины, завтраки в их семье готовил он сам. Он же варил варенья, компоты, закатывал на зиму соленья, у него получались вкусные хрустящие огурчики... Жанне было некогда. Да она и не любила возиться с этим всем. Разве это интересно – кухня. Дело всей её жизни, как она считала, – блистать в обществе, на сцене, быть в центре внимания восхищённой публики. Она много времени проводила на репетициях, её ждали поклонники, с цветами, с признаниями в любви, в ожидании автографа и фоточек. Понятное дело, тут не до кулинарии. И Непалов это понимал. Он всё понимал. Но только не измену.

Но когда изменой буквально запахло в воздухе, и этот проклятый дух чуждого, ненужного вторжения в их семью, уже витал вокруг Непалова, он окончательно потерял покой. Бегать за ней тайком по городу казалось ему уже недостаточным, да и хлопотным. Он хотел знать наверняка: верна или нет, любит или притворяется. Как это бывает у любящих, ему казалось, что она его так же любит, и, конечно, верна, и он заставлял себя думать, что она ему верна. Но с подозрениями, когда те точат сердце как сладкий, гнусный червь, справиться было в одиночку невозможно. С этим можно было покончить раз и навсегда лишь с помощью самой Жанны.

Однажды он решился и с тяжёлым сердцем спросил об измене. И с облегчением услышал ответ, которого желал. Она открыла невинные глаза, заглянула прямо ему в душу, сказала своим серебряным голосом такое прекрасное, такое чудное, что он растаял, забыл о плохом, успокоился.

Он думал, подозрения не вернутся. Вернулись, проклятые. И он вновь её подозревал. Ему чудилось, от неё пахнет чужим мужчиной, чужой любовью, а сама она ему представлялась в такие минуты недоверия домашней актрисой, изображающей супружескую верность. Она не отталкивала его, показывала ему своё желание, и после всего, что между ними в эти хорошие минуты уединения происходило, он уже и не знал, как быть, что думать. Но жизнь вскоре сама подсказала, что думать.

Однажды в театре к нему подошёл молодой человек, с длинными светлыми волосами по плечам, с голубыми глазами, он был хорош собой. На его шее был завязан небрежным узлом пышный цветной шарф. Парень явно изображал из себя баловня судьбы. Или таким образом пытался демонстрировать всем вокруг свою принадлежность к кругу избранных мастеров искусства. Непалов не обратил бы внимания на эти детали, какое ему дело до мужской внешности случайного франта, но прозвучало имя его супруги. Молодой человек пожелал написать портрет Жанны, но хотел заручиться согласием мужа актрисы.

– Леонид Семилетов, – представился художник. – Мои картины вы можете увидеть на выставке в Доме творчества. Так вы разрешите писать портрет Жанны?

Непалов хотел отказать, дурное предчувствие коснулось его сердца, но он решил рискнуть и дал согласие. Пусть история с написанием портрета станет экзаменом для неё, подумал он, и успокоился. Он сказал себе: если Жанна провалит экзамен, то это будет означать: слухи об её изменах – правда, и она обыкновенная… Он хотел, но не посмел даже в мыслях произнести о ней просившееся на язык плохое слово.

Но плохое слово произнести пришлось, и даже не про себя, а вслух. Это случилось в ту самую минуту, когда Непалов застал Семилетова с Жанной. Адрес, по которому можно найти любовников, вовремя подсказал Непалову по телефону неожиданный некто. Он радостным голосом заверил, что говорит правду, и назвал свою фамилию, но Непалов и без этого ему поверил. Хотел, правда, спросить, чему тот радуется, но раздумал, какой-то холод обречённости и предчувствие беды уже коснулись его сердца с такой отчётливостью, что ему показалось, он умирает.

Хозяйка дома, щуплая старуха с короткой рыжей стрижкой, в длинном махровом ярко-синем халате, глядела на Непалова с интересом, она покачивала головой и держала руки в широких карманах. После объяснений Непалова она хрипло прокашлялась и попросила угостить сигаретой. Услышав, что Непалов бросил курить, она снова стала кашлять, и после паузы наконец сказала, что у неё туго со слухом. Он прокричал ей в лицо недовольным голосом, чтобы пропустила на мансарду к художнику. Она показала дулю. Непалов в порыве искреннего гнева отдал ей то, что нашлось в бумажнике, и был пропущен. И вот тут-то, на пороге мансарды, при открывшемся ему зрелище, он и произнёс то самое нехорошее слово в адрес своей супруги.

Что произошло далее, уже для него было неважно.

Главное свершилось – у Алексея Павловича Непалова открылись глаза. С этой минуты Жанна из объекта горячей любви превратилась в предмет такой же горячей ненависти.

Ему было всё равно, будет ли она продолжать жить с ним, или нет.

Ради сыновей оба решили оставить всё, как есть. Жанна время от времени поднимала разговоры с извинениями, называла его «мой Сёсик», каверкая имя, а он злился и говорил ей, что он терпеть не может этого её «Сёсика».

– А-лек-сей, иначе меня не называй, – говорил он злым голосом и уходил в ванную делать массаж дёсен.

Она шла за ним, картинно вздыхала и говорила притворно ласково. И это притворство для него стало явью, поскольку он теперь жил с открытыми глазами. О, гнилая душа, думал он о Жанне, и каждый день как бы заново вычеркивал её из своей жизни.

С годами, когда сыновья закончили вузы, получили приличную работу и обзавелись семьями, когда редко, по самым большим праздникам, они вместе с улыбающимися жёнами привозили угощения и подарки, и в квартире давно отвыкших от радостной домашней суеты Непаловыхтогда звучали голоса внуков, постаревшая Жанна Андреевна и молчаливый Алексей Павлович Непаловыпрофессионально играли,со знанием всех актёрских тонкостей, роли хороших супругов. Можно было подумать, они живут душа в душу.

Но так могли думать все, в том числе и ничего не знавшие о многолетнем разладе между родителями сыновья, только не четаНепаловых. Впрочем, сыновья что-то подозревали, о чём-то догадывались, но вникать в семейную тайну родительских отношений им не хотелось. Оба сына предпочитали не верить тому, что им казалось, и что их могло наводить на тягостные подозрения.

Но кому, как ни обоимсупругам Непаловым, было известно о той ненависти, что буквально витала в их квартире уже много-много лет, эта ненависть будто слой пыли покрывала всё в их жилище, не позволяла свободно дышать ни ему, ни ей. Если Жанна ещё и пыталась что-то иногда сказать ему, то не он. Он ходил в её присутствии с плотно сжатыми губами, его лицо оставалось каменным, словно не много лет назад, а только что увидел сцену измены.

Его отношение к ней не изменилось и тогда, когда покривился и застыл в немом изумлении её открытый рот, застыла в неестественной позе вся она, и лежала неподвижно на полу до приезда «скорой».

Медики, а также двое полицейских, а потом ещё и пришедшие с любопытными лицами старики-соседи – все дружно засвидетельствовали кончину знаменитой актрисы, а ему оставалось начать хлопоты о похоронах.

К вечеру заглянул в квартиру хмельной репортёр, вместе с ним притащились два таких же нетрезвых пожилых актёра, знакомых Непалову по работе. Один из них похлопал фамильярно Алексея Павловича по плечу и сочувственно улыбнулся. Репортёр попросил включить освещение и пощёлкал фотоаппаратом. Гости постояли над усопшей, спросили, где будут поминки, и ушли.

Похоронная бригада так и не приехала. Он перезвонил, но вместо ранее обещанного «скоро» сослались на занятость. «Разве что завтра», – сказали тихо, из глубокой тишины, с противной паузой.

– Вы что, из гроба там вещаете? – сказал Непалов с раздражением и тут же извинился. – Я не хотел.

– Да, понимаю, ничего, сойдёт, – ответили снова тихо-тихо, ну, точно из гроба.

– Ну, блин, точно из гроба, – снова не сдержался Непалов, но больше извиняться не стал, бросил трубку.

В комнату к Жанне после ухода посетителей он больше не заходил.

Сделал на ужин яичницу на сале, выпил стакан кефира, вычистил зубы. Он занимался домашними делами как всегда, как все минувшие десятилетия, когда вычеркнул Жанну из своей жизни.

На следующий день, когда уже в окна вовсю светило солнце, приехали те, кто был ему нужен. Прям богатыри, хоть всех в театр, подумал Непалов, он разглядывал не без интереса этих широкоплечих, высоких, красномордых и вроде даже весёлых. И как это у них получается на такой работе вообще, я б не смог, подумал лениво Непалов и забыл о своих мыслях, оно это всё ему было не нужно, как не нужна была и сама покойница, скорее бы уж забрали. Мысль о скором исчезновении Жанны из квартиры его согревала.

Богатыри прошли, весело переговариваясь о своём, уверенно в зал. Один из мужиков с большущей бородой, громко зевнув, спросил через плечо, где тело. Зашагали дальше.

Непалов сел на край дивана в почти радостном ожидании. «Надо по такому случаю пирожное, что ли, сходить, купить», – подумал он, ему захотелось сказать что-то ласковое красномордым гостям. «Может, и им по пирожному купить. А что, вместе в кофейню и пойдём, Серого надо пригласить». Однако из комнаты, где лежала покойница, никого не вынесли.

Ему сказали, что он морочит им голову, ибо мертвеца нет.

Мужики вопросительно смотрели на Непалова. Пьют беспробудно, подумал он, и нехотя пошёл к покойнице.

Жанна взглянула на Непалова, моргнула, и будто виновато покривила рот в подобииулыбки.

Гости предложили дать им бутылку водки. Бутылка водки нашлась, распили её на кухне под солёные огурцы в компании с хозяином квартиры.

Непаловнабрал по очереди сыновей, сразил каждого своей просьбой отменить скорбную поездку на предполагаемые похороны в связи с внезапным возвращением с того света их матушки. Затемстал названивать куда только можно – в «скорую», в поликлинику, в полицию, старикам-соседям, зачем-то побеспокоил бухгалтерию театра. Напоследок вспомнил Серого.

– Говоришь, воскресла? – сказал тот. – Тогда соболезную.

+

С течением времени, когда ЖаннуАндреевнуНепалову выписали из больницы и на руках у её супруга появился перечень необходимых для больной лекарств, что-то в её организме потихоньку стало восстанавливаться. Непаловбез особого интереса узнал подробности о её посмертном опыте. Она сказала, что видела тот свет и много всего, о чём невозможно и сказать, нет таких слов, и теперь она точно знает, что после смерти каждого ждёт возмездие. Но самое главное, это Голос, который велел ей вернуться к мужу и ждать, пока тот не простит её. Лишь когда простит, её заберут уже навсегда.

Алексей Павлович на всякий случай сказал жене, что простил. А вдруг и правда сработает, подумал он. Но та объявила ему, что он простил её формально, не по-настоящему, а потому ей велено жить до тех пор, пока он не перестанет носить в сердце на неё обиду.

Ему пришлось по её докучливым просьбам пойти в церковь и купить иконы Спасителя и Богородицы, потом она стала выпрашивать купить образ Николая Угодника, ещё чуть позже он ходил в церковь за иконами других святых, и стена в её спальне превратилась в иконостас.

По воле умирающей в квартиру зачастили священники, их Непалов привозил из церкви рано утром на такси ради её христианской кончины. Скоро он уже знал священников по именам и научился брать у них благословение, складывая лодочкой руки и склоняя голову. Слава Богу, говорила Жанна. Она смотрела с надеждой на каменное лицо мужа в ожидании, когда тот простит её.

Время для них обоих будто остановилось.

Три года он говорил ей, что простил, простил же, что ещё надо?! Но нет. Высшие силы по-прежнему не пропускали Жанну в иной мир по причине неискренности её супруга.

– У тебя камень за пазухой, – уточняла жена и с любопытством поглядывала на него.

Он мрачнел и уходил из дома, всё равно куда, лишь бы не видеть её этих любопытствующих глаз и не ощущать смрада лежачего человека. Он шёл по городским раскалённым улицам как бы сквозь всё и вся, не видя и не слыша ничего, он говорил себе с удивлением, что ведь простил, почему ему не верят?

Кто-то Иной, пожалуй, лучше знал его сердце, умел что-то разглядеть в его душе, и этот Иной, не исключено, и был Тот Самый, кто действительно всё знал. От этой мысли у Непалова шли мурашки по коже, и он шёл пить пиво со своим товарищем.

Однажды по пути в бар он по привычке остановился перед зданием картинной галереи, но вместо портрета красавицы в красном платье за витринным стеклом обнаружил полотна с натюрмортами. Он забеспокоился и, постояв в размышлениях, пошёл к массивной двери с позолоченной старинной ручкой. Дверь была закрыта.

На следующий день он пришёл в то время, когда всё работало, и стал искать «свою картину». Интеллигентного вида престарелая служащая с шалью на плечах охотно сообщила о долгожданном обновлении антуража, и без паузы, как бы боясь, что её не дослушают, принялась рассказывать о работах местных самородков-живописцев.

– Меня интересует «Дама в красном». Автор – Семилетов, – всё же перебил её Непалов и нетерпеливо оглянулся на пустой вестибюль с малиновой ковровой дорожкой.

В вестибюле было прохладно.

– Вам холодно, понимаю. У нас кондиционер мощный. Мне тоже зябко. А вы в Дом творчества заходили? – служащая по-своему растолковала взгляд посетителя на благолепный, украшенный величественными мраморными статуями, вестибюль, и с почтением в голосе затеяла повествование о каком-то великом благотворителе-коммерсанте, и говорят, потомственном дворянине, господине Чугунове, оплатившем дорогостоящий ремонт, благоустройство и даже ковровые покрытия для картинной галереи.

Про ковры она сказала с особым удовольствием.

– В нашем возрасте, сами понимаете, ноги стынут. А так, с коврами, уютнее.

Непалов взглянул в выцветшие глаза служащей. «Совсем, как у моей Жанны», – он вспомнил, как жена надоедливо жалуется на зябнущие ноги и просит вернуть ей то и дело сползающий на пол плед. Ему захотелось сказать напоследок что-то доброе, но он опасался продолжения томившего его разговора. Он завершил беседу стремительно и, по его мнению, уместно для такого заведения, поцеловав руку старушке. В эту минуту он себе понравился.

Его дальнейшее путешествие в поисках своей «Дамы» было довольно утомительно, но он хотел разом с этим покончить и не переносить на другие дни то, что в нём словно зудело. Он не понимал, зачем затеял всё это. В конце концов, если я больше её не увижу, то и что с того. Но что-то щемило в сердце, и он не знал, что это. Ни в Доме творчества, ни в художественном музее «Даму в красном» он не увидел.

– Или кто-то купил её, или она у Семилетова, – сказала ему в художественном музее такая же, как и в картинной галерее, немолодая служащая с аккуратно собранными в седой пучок волосами.

Она так же благородно выглядела, как и другие её коллеги, и в суконном тёмном пиджаке с удлинённой юбкой имела внешность учительницы-пенсионерки.

В музее было пустынно, как и в картинной галерее, прохладно, работали кондиционеры, паркетный пол устилали такие же малиновые ковровые покрытия. Опять же мраморные статуи в вестибюле.

– Уж не господин ли Чугунов ремонт оплачивал? – сказал с улыбкой Непалов о неизвестном ему меценате и в ту же минуту вспомнил, где уже слышал эту фамилию.

Ну, конечно, тот, таинственный некто, который много лет назад радостным голосом сообщил по телефону адрес нахождения любовников, он назвался Чугуновым. В совпадения Непалов не верил. Но и не мог понять, причём тут какой-то знаменитый меценат и его, Непалова, личная жизнь.

– Правда, яркая личность? Полгорода облагодетельствовал, – обрадовалась вопросу служащая.

И тут же приступила к перечислению добрых дел потомственного аристократа Чугунова.

– Знаете, говорят, он из древнего купеческого, или княжеского, рода. Точно не могу сказать.

Непалов улыбнулся, поцеловал старушке руку и с извинительным полупоклоном, не слушая уже, что она говорит, ушёл.

Идти к Семилетову? Эта мысль показалась дикой, но после недолгих колебаний он, приготовив деньги, отправился к художнику в тот самый дом, где когда-то было сказано им нехорошее слово в адрес жены. Он вспомнил ту старуху-хозяйку в махровом ярком халате, как она просила сигарету, как показала дулю, и как он тогда ненавидел эту старуху, словно она была во всём виновата. Конечно, там уже жили другие люди, старуха-хозяйка давно умерла, завещав внуку жильё, и никто ничего о Семилетове сказать не мог.

Непаловдошаркал до ближайшего сквера, устало опустился на нагретую жарким солнцем скамью. Другие скамьи находились в тени деревьев и были заняты людьми. Многие из них сидели со смартфонами в руках и ничего, кроме смартфонов, будто и не видели, ни этих, сверкающих в солнечных лучах, струй фонтана, ни попрошаек-голубей под ногами, ни синего неба с рябью облаков. И только каменный Пушкин, засиженный птицами, с букетом увядших роз у каменных ног, не имел смартфона, и только он имел счастье наблюдать жизнь живых людей. Непалову стало весело. Он вспомнил об интернете и посмеялся над своей глупостью. Старею, однако, подумал он. В такой век живём, а я…

В соцсетях в считанные минуты он нашёл Семилетова. За портрет «Дамы в красном» тот запросил несусветную сумму, но после коротких препирательств согласился продать за одну тысячу рублей. Такая сговорчивость показалась Непалову плохим признаком. Пьёт, это однозначно, решил он, и оказался прав.

Семилетов от пьянства опух, и узнать его было просто невозможно. Из подтянутого красавца-ловеласа он превратился в обрюзгшего заросшего мужичка из подворотни, от него несло перегаром. Он взял дрожащими пальцами обещанную ему тысячу и только тогда впустил Непалова в своё жилище, сказав с уважением в голосе:

– Прошу вас.

Его однокомнатная, практически без мебели, квартира была заставлена пустыми бутылками, и напоминала склад вино-водочного магазина. Единственным признаком того, что здесь жил художник, были сваленные на полу вдоль пустых стен картины в монументальных позолоченных рамах, что наводило на мысль об их путешествиях по выставкам. Непалов нашёл среди них свою любимую, повеселел и, пока Семилетов не передумал, хотел было с ним расстаться, но художник взял его за руку.

– Не уходите, будьте так любезны, – сказал Семилетов и, смутившись, отпустил руку Непалова.

Непалов тяжело вздохнул и покрепче прижал к животу тяжёлую картину.

– Пусть пока у стены постоит, а то неудобно так, на весу, – сказал Семилетов.

Взглянув на помрачневшее лицо Непалова, добавил:

– Я не передумаю, в любом случае отдам её вам. И цену не подниму.

Непалов улыбнулся.

– У вас какой-то вопрос ко мне?

– Конечно. Не каждый день вот так, ради картин, ко мне. Да что там, вы первый. И почему именно «Дама в красном»? Эта работа, кстати, у меня на особом месте. Она действительно удалась. У вас глаз – алмаз. Кто знает, может быть, это единственно стоящая вещь из всего, что я написал за свою жизнь. Пройдём, однако, хотя бы на кухню, присядем, что ли, у меня где-то ещё осталась бутылка пива.

Непалов снова тяжело вздохнул, с тоскливым чувством оторвал пальцы от картины и придвинул её к задрызганной стене в прихожей. Пыль взметнулась с задетой им напольной вешалки-стойки, и шапки, шарфы посыпались на его голову, а следом повалилась и вешалка с зимней одеждой. Вдвоём они принялись восстанавливать нарушенный порядок, а потом на кухне, за найденной под шатающимся столом, среди мелкого мусора, бутылкой пива, разговорились.

Семилетов рассказал о своём, много лет назад, недолгом увлечении знаменитой актрисой, как писал с неё этот самый портрет «Дама в красном», и как однажды жена предъявила ему собранный на него Чугуновым фотокомпромат, после чего они развелись, и она ушла к Чугунову.

– Чугунов? – переспросил Непалов.

Вспомнил, как в картинной галерее, в музее, ему с восхищением рассказывали опять же про Чугунова.

– Да, именно.

– Тот самый коммерсант-меценат?

– Тот самый. Она сказала, что и так бы от меня ушла, но я не верю, это она со зла так сказала, – говорил Семилетов, по его щекам текли слёзы. – В училище мы дружили втроём. Чугунов, я и Света. Мы были обычными студентами. Единственная разница: преподаватели находили во мне талант, а в нём – нет, да и в ней ничего такого не видели, разве что способности. Мне же прочили блестящее будущее, я считался гордостью художественного училища. Мои картины стали приобретать известность, меня приглашали участвовать в выставках, начались зарубежные поездки, а вместе со всем этим и моя звёздная болезнь. А дальше – всё банально, а знаете, почему? Потому что человек слаб. Не каждый может выдержать бремя славы. Но это я сейчас так говорю, сейчас, а тогда… От славы у меня буквально крышу сорвало. Мне казалось, я всемогущий, я верил в свою исключительность, в свою гениальность, о чём мне твердили вокруг. Оставалось жениться, и пазлы сошлись. Света не обделяла вниманием ни меня, ни Чугунова, трудно было понять, к кому лежит её сердце. Но я уже был известен, богат. Чугунов – нет. И Света выбрала меня… Так что вот так. А в конечном итоге… Звёздная болезнь продолжалась, жизнь представлялась сплошным праздником, лично для меня предназначенным. Я откладывал рождение детей, хотелось пожить для себя, так я говорил жене...

Запиликал домофон. Семилетов не обращал внимания.

– К вам кто-то пришёл, слышите? – сказал Непалов.

Он надеялся, что сейчас получится улизнуть.

Семилетов отмахнулся. Он наморщил лоб, отчего выражение лица его казалось страдальческим, и сказал, как показалось Непалову, фальшивымголосом:

–Она родила ему сына.

Тут Семилетов взглянул на Непалова странным, как опять тому показалось, лживым взглядом, и повторил торжественно, будто на праздничном банкете:

– Она родила ему сына! Слышите. Вот так.

И дальше Семилетов зачастил.

Поёт, как по нотам, тоже мне, солист, подумал по-прежнему без симпатии к собеседнику Непалов. Ему было неловко за свои мысли, но иначе думать не хотелось.

– А ведь я мог быть отцом ребёнка, а не Чугунов, я мог быть отцом, понимаете, – пел Семилетов. – И я всё потерял. Как глупо. Ах-ха, ах-ах. Она не просто ушла, она унесла из моей жизни то вдохновение, тот смысл, что были, и что исчезли с её уходом!

Он говорил с надрывом в голосе. И это ещё больше раздражало Непалова.

– Я потерял своё счастье не без помощи Чугунова! Он держал на контроле мою жизнь, а в нужный момент нажал нужную кнопку!

– Послушайте, о каком счастье вы говорите, – сказал сердитоНепалов.

Он хотел было обличить художника, что говорит тот вычурно, витиевато, пафосно, а значит, фальшиво, ну, совсем как когда-то его жена-артистка, но подумав так, он сумел сдержаться и вслух сказал другое, но тоже злое.

– Ведь она любила не вас. И ушла к тому, кого любила. И не надо винить Чугунова. При чём здесь он. Если хотите, я бы тоже мог сказать, что этот человек сломал и мне жизнь. Но я этого не скажу. Кстати, меня зовут Алексей. Фамилия Непалов.

– Она любила меня, а не Чугунова, – повторил упрямо Семилетов, будто не слыша, что ему говорят. – Она хотела родить детей мне, а не ему. Кто знает, не будь этого портрета…

Семилетов качнул головой в сторону прихожей.

– Не будь той истории, может, она и осталась бы со мной. А то, что вы Непалов, я и сам уже догадался. Да и кому ещё мог понадобится портрет ЖанныНепаловой, кроме её мужа.Но что это вы сейчас сказали про Чугунова? Он и вам сломал жизнь?

– Нет, я такого не говорил, – сказал Семилетов.

– Не будь той истории, может, Света и осталась бы со мной, – снова повторил Семилетов. – Я стал бы ещё более известным и ещё более богатым, я не стал бы пить, и она бы тогда родила детей мне, а не Чугунову, и мы были бы счастливы. Я не верю, что она его любит. Не верю!

«Если бы, да кабы, в гробу выросли б грибы», – подумал он и, взглянув на мокрое от слёз лицо Семилетова, сказал в это вопрошающее его о чём-то лицо:

– Если бы, да кабы, в гробу выросли б грибы.

Он поднялся и, с силой стукнув кулаком по плечу плачущего художника, ушёл.

В прихожей он забрал портрет своей жены, хотел было дать художнику ещё тысячу, но решил, что тот всё равно пропьёт.

Художник его окликнул, когда он уже спустился на первый этаж.

– Подождите, я провожу вас.

Назойливый тип, подумал Непалов, но как ни старался уйти поскорее, ноша в руках делала его неповоротливым.

– А теперь я скажу вам главное, – продолжил во дворе Семилетов.

Его разрисованная всеми цветами футболка выглядела нелепо, как сейчас только заметил это Непалов, и он сказал об этом художнику.

– Нелепо, да, – согласился тот. – Но ведь я сам нелепый. Вы разве не видите.

Они остановились возле детской площадки.Непалов решил здесь распрощаться с провожатым.

– Хорошо-хорошо, я дальше не пойду, – согласился тот. – Лишь пару слов напоследок. Я вам всё наврал. Ну, почти всё.

– Хм. Примерно так я и подумал, – Непалов рассмеялся. – И что именно вы придумали?

Ему стало как будто легче, он не мог понять, отчего, но точно, ему стало легче после услышанного, и он смотрел на художника оттого уже без прежней неприязни.

– Дело в том, что я на самом деле ещё более никчёмный человек, чем вы могли обо мне подумать. Чугунов был в моей жизни, да, и Света была, но с той разницей, что ни тот, ни другой не имеют отношения к моей разбитой жизни. Они поженились вскоре после окончания училища. А мне оставалось только завидовать. Я никогда не был ни богат, ни знаменит, ни тем более женат. Картины мои не получали наград, а были в числе заурядных работ таких же, как я, заурядных мастеров. Да, участвовал порою в выставках, не более. Что касается вашей жены, то действительно, я увлёкся ею, но так, мимоходом. И кстати, Чугунов вам не звонил. Овремени и месте свидания Жанны со мною вас предупредил тогда никто иной, как я сам, я назвался Чугуновым. Хе-хе. Ловко?

– Зачем?

– Ну-у… – Семилетов вздохнул.

– Авантюрист.

– Может, и так…

–Вы хотели разбить мою семью?

– Типа того.

– Зачем?

– План был таков: вы бросите изменницу, а я смогу на ней жениться, и смогу забыть всё, что терзало меня. Клин клином. И начну новую жизнь. Стану новым человеком. Но вы с Жанной так и не развелись. Это меня страшно удивило.

– В итоге вы стали пить.

– Не-а. Пить я стал гораздо раньше. Со студенческой скамьи, хе-хе.

– В вас, кажется, умер не только художник. С вашей фантазией романы бульварные бы писать. И мыльные оперы ставить. Впрочем, я вас не осуждаю.

Они обнялись с тёплым чувством людей, понявших друг друга.

+

По дороге домой Непалов думал о своей жене. Он вспомнил, как после того, когда жена очнулась после своей то ли мнимой, то ли настоящей смерти, она помимо других,тягостных для обманутого мужа, признаний поведала ему некие подробности о своём мимолётном увлечении Семилетовым.

– А ведь я бы не пошла ни за что на ту встречу, если бы знала, как Семилетов меня подставил, – сказала Жанна. – Это ведь именно он тебе позвонил и предупредил о нашем с ним свидании в потайном месте. И назвался чужой фамилией. Он хотел разрушить нашу семью. Когда я узнала от него об этом звонке, то порвала с ним все отношения. Тогда он казался мне сволочью.

– А теперь? – спросил Непалов без интереса.

– А теперь… Чего уж. Теперь одно знаю. Сволочь – это я сама. И больше никто.

Непалов с недоумением выслушал это признание. Тоже мне, актриса, подумал он.

– Жанна, если ты забыла, то я напомню: я уже давно не верю ни одному твоему слову, – сказал он.

Но она всё же говорила правду, думал сейчас, после беседы с художником, Непалов и поглядывал на её портрет. Он хотел показать ей этот портрет. Быть может, она будет рада увидеть себя на этом полотне, такой молодой и такой красивой, думал он, и делал вид, что это не его мысли, и он вовсе так и не думает.

Подходя к своему дому, он вспомнил о Семилетове, как тот плакал, вспомнил его враньё о Чугунове и Свете, вспомнил свою жизнь, как любил свою жену, и как было всё у них хорошо. Перед его глазами появилось последнее из воспоминаний – её виноватая улыбка после того, как она, то ли умершая, то ли уснувшая, вдруг пришла в себя, её виноватый взгляд.

Его грудь сжало, и слёзы, будь они не ладны, потекли по его щекам, так же, как недавно это он видел у Семилетова. «Этого ещё не хватало», – сердито подумал он и хотел сделать вид, что не плачет, но у него не получилось, и он плакал.

Позвонил телефон. Он опустил картину, вынул из кармана смартфон. Звонок от сиделки. С ней у Непалова была строгая договорённость, что звонить ему она сможет лишь однажды – в самом крайнем случае. Том самом случае. Этого звонка он ждал уже три года. Но только не сейчас. Он тупо смотрел на экран смартфона. Почему «не сейчас», он не знал, но знал точно – только не сейчас!

Он не стал отвечать, и, пробормотав, не слыша себя, что-то дурацкое и вроде как ругательное, ускорил шаг, а потом побежал как можно быстрее, но у него выходило медленно. Ему было тяжело держать на весу громоздкий портрет, он запыхался и продолжал путь семенящим шагом с короткими перебежками.

Оставив дверь открытой, с ключом в замке, он в уличной обуви побежал в спальню к жене с её портретом в руках. Споткнувшись, упал вместе с портретом и уткнулся носом в красивые глаза дамы в красном.

Ноябрь, 2024 г.

Copyright (c) "Русский переплет"